25 сентября 1922. Понедельник
Сегодня я провела день по точной программе моего трудового дня. Ни минуты свободной. Хорошо. И заработала больше франка (у меня теперь все такая работа). А уж тратить буду глупее. Я уже решила франки потратить на марки. Вера Остолопова говорит, что в одном магазине можно купить сколько угодно старых пропечатанных марок всех стран. Тогда и Алекс<ею> Васильевичу пошлю, а он мне обменяет у своего маркиста-миллионера (одиннадцать лет собирает, и больше миллиона! У меня — 200).
А в нашей кабинке робко, тихо, тайно все заходит речь о Праге. Я стараюсь не думать о ней. Я не верю. Ну а что же может быть лучше! Не верю, чтобы могло быть такое счастье!
26 сентября 1922. Вторник
Сегодняшний день ничего не показал и вовсе не был трудовым. У меня какое-то тревожное, нервное состояние. Мгновеньями все кажется в розовом свете, через минуту впадаю в безысходный пессимизм. То смеюсь, то плачу. Чего-то все жду, но уверяю себя, что ждать нечего. То все кажется хорошо — труд, работа над собой; все это прекрасно, что-то неизвестное, но, несомненно, интересное в будущем; а как посмотришь кругом — ничего хорошего и нет!
Хочется кончить рассказ «Мысли», это же будет и ответ на тему Домнича «Мой идеал». Он говорит, что я все будто бы обвиняю русскую литературу за отсутствие положительных типов, а сама всех развенчиваю, а потому предложил мне самой изобразить этот тип. Хорошо же. Только я дам ему не сам «положительный тип», а его зачаток, маленького 5-летнего Игоря, в котором, под влиянием времени и беженской жизни постепенно слагается его миросозерцание, взгляды и даже смутные идеалы, те маяки, которые будут в будущем освещать его путь. Кто знает, быть может, я сама первая развенчаю его. Кто знает, какие люди будут нужны для России?
27 сентября 1922. Среда
После завтрака ходили на мыс Бланко. Интересные места. Мы взошли на очень высокую гору, и мыс показался маленьким и плоским. Он наполовину белый, а другая сторона хребта сплошь покрыта колючками. Но чем больше мы стали спускаться с крутой высоты, тем больше вырастал мыс и скоро обратился в высокую и крутую скалу. Мы с Папой-Колей доходили по хребту до самого конца. Вид грандиозный.
28 сентября 1922. Четверг
Папа-Коля утром ходил в город, и я с ним. Хотела марок купить, да не нашла магазина. А днем было ужасное сердцебиение. Марков говорил, что нельзя так много гулять. Вообще же сегодняшний день — дрянь.
29 сентября 1922. Пятница
День прошел бестолково. С утра писала сочинение, потом была на именинах Милочки, а сейчас вся эта веселая компания беснуется под дождем. Получила собственноручную расписку Тани в получении посылки. Жду письма.
30 сентября 1922. Суббота
Как всякая суббота, сегодняшний день опять ускользнул из моих рук. Ну, зато я завтра напишу.
1 октября 1922. Воскресенье
Конечно, я ничего не сделала из того, что предполагала, уже начиная с того, что с утра занималась стиркой. На «чае» была 6-я рота. Мне уже порядком надоели эти чаи, но так как с шестой ротой у меня установились хорошие отношения, то мне не хотелось обидеть их, тем более что сегодня уже не было ни Веры, ни Наташи. Вера уехала на «Георгий», а Наташа на днях разрезала себе на площадке ногу и лежит. Однако сейчас же после чая, я удрала, но вечером пришла на площадку и была с ними до самого позднего вечера, т. е. до 11-ти. Под конец мы пошли в столовый барак и играли в сидячие игры.[245] Ляля скоро ушла, остались я и Инна Федоровна Калинович. Мне нравятся эти мальчики, я бы не прочь завязать с ними и более короткие сношения.
2 октября 1922. Понедельник
Сегодня, чувствую, опять сошла с пути истинного: принесла мне Наташа задачи на простое уравнение — не выходит. Одну из них я скоро решила, а другая — никак не получается. Наташа уже рукой махнула, ушла, а я голову ломала весь день. Потом не выдержала, обратилась к Дембовскому. Эта задача решена, но потом уже я весь вечер просидела над задачником. Забыла многое, не выходит, а все-таки некое приятное занятие! Где уж тут думать о сочинении? Вот разве на математику отдать себя?
3 октября 1922. Вторник
Вечером Наташа вызвала меня на гамак. Сначала говорила всякую ерунду, а потом мне пришлось выслушать ее исповедь. Начала она словами: «Ирина, если у тебя совесть не чиста, что бы ты сделала?» Дальше рассказала мне одну историю, якобы вычитанную из какой-то книги. «Ну вот, одна девочка, так лет 14–15-ти, полюбила одного молодого человека. Она не хотела, потом все такое, ну, в общем, кончилось тем, что они поцеловались. Она это скрывала ото всех, и его после этого совершенно разлюбила. Но ее стала мучить совесть… Как думаешь, Ирина, что она сделала?» Я сказала, что, наверное, призналась во всем родителям. «Ну а ты бы что сделала?» — «Промолчала бы». — «А если на исповеди?» Я задумалась. «Может быть, на исповеди и сказала бы». — «Так бы все и сказала?» — «Так бы и сказала». Она помолчала. «А ведь это, Ирина, было со мной». Я оторопела. «С кем же, когда?» — «А уже давно, помнишь, как-то вечером меня искали, а я гулять ходила?» — «Так это с Даниловым?» — «Да». Дальше она мне рассказала, что Данилов «сам начал», наговорил ей сладких слов, и дело кончилось поцелуем. «Ведь у меня в году двадцать симпатий, — говорила она, — ну, вот я и Данилова полюбила, ну, конечно, не по-настоящему, а так, понимаешь. И если бы он сам не начал, так ничего и не было бы. А после „этого“ я его возненавидела, притом видеть его не могу. Перестала с ним разговаривать. Тогда он прислал мне пачку открыток, будто задобрить хотел. Потом как-то приходит ко мне и говорит: „Вы все на меня сердитесь, Ната?“ Я сказала: „Да, сержусь!“ Хотела ему отдать его открытки, да жалко стало его, ведь я знаю, он на последние деньги покупал их». Сколько наивности и сколько прелести в этих словах: «Что мне теперь делать, Ирина? Я никому об этом не говорила, а меня все мучает совесть. А ведь, если так рассудить, так что в этом дурного? Ведь если бы Адам и Ева не согрешили, так „это“ бы все делали теперь?» Я начала ее успокаивать, говорила, что эта история довольно обычная, что виновен он, а не она. «Ты девчонка, а ведь он уже взрослый человек, он должен знать, что делает…» — «А как ты думаешь, сказать об этом?» — «Я бы лучше помолчала, а потом, когда все успокоится, тогда ты сама посмотришь на это другими глазами, тогда скажешь. Но ты успокойся, ведь в этом ничего неприличного нет. С кем это не бывает?» Она повеселела. «Вот спасибо, Ирина, теперь я совсем успокоилась, а то мне было совсем тяжело». Бедная девочка, но ведь мне еще тяжелее, хотя я и обхожусь без таких приключений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});